Они должны были встретиться, как шахматисты, -- политический обозреватель нашей газеты Игорь ДЫЛЕВСКИЙ и сотрудник аппарата Совета Министров Владимир СЕВРУК. Журналист "атакует", ему отвечают, следует контратака, и хорошо, если все кончается мирной ничьей… Поединок не получился, потому что соперники играют одним цветом. Они оба окончили философское отделение БГУ, обоих "завлекла" журналистика, и, хотя выбрали они разные маршруты, пути часто перекрещивались и никогда не прекращались дружеские контакты, особенно после возвращения Владимира Николаевича в родной Минск.
Жизнь владеет различными дебютными схемами и складывается по-разному. Одних ждет прямая, отутюженная дорога, без крутых разворотов и предательских колдобин, других, помимо их воли, выносит на головоломную трассу, где и каскадеру пришлось бы туго… Неизвестно еще, кого жалеть, кому завидовать. Встречаются люди, чья биография состоит из нескольких дежурных строк, и впору вспомнить ироничного Маяковского: "Я родился, рос, кормили соскою, -- жил, работал, стал староват…" Но достаточно короткой беседы, чтобы ощутить, сколько в человеке скрытой силы, как объемен и богат его жизненный опыт. Бывает иное. Казалось бы, выпало человеку вдоволь испытаний и передряг, но все это не затронуло душевной глуби -- скользнуло и ушло…
Владимира Севрука отличает, как говорят драматурги, сопряженность внешнего и внутреннего ряда. Партия сказала "надо!", и он поехал в далекий Магадан, где возглавил комсомольскую организацию города и стал редактором-основателем молодежной газеты. Новый виток -- и Владимир Николаевич уже в Москве. Двадцать два года работал в ЦК КПСС и с должности заместителя заведующего Отделом пропаганды ушел в "Известия". Первый зам и главный редактор популярного известинского издания "Неделя". В "промежутках" много месяцев провел в Афганистане в качестве координатора советнической деятельности в области науки, культуры, образования и средств информации… Круто завинченная спираль, но как бы ни складывалась деловая и политическая карьера, Севрук всегда оставался, прежде всего, аналитиком -- его публицистические выступления, литературоведческие и исторические работы никого не оставят равнодушными. Он всегда интересен. Как исследователь, писатель, собеседник.
-- С тобой было столько всякого! И головокружительные взлеты, и жесткая посадка. Хватило бы на полнометражный боевик… Когда читаешь написанное тобой, более чем понятно, что не все можно свести к событийной канве. Кое-что (и очень важное!) происходит внутри. У каждого из нас есть опорные точки, на которых держится наше "Я". Убери эту "арматуру", мы с головой уйдем в зыбучую поденку. Что из пережитого оставило в твоей памяти самый сильный след?
-- Ты, я знаю, влюблен в Маяковского, и мне тоже пришли на ум его строчки: "Это было с бойцами, или страной, или в сердце было в моем". Время накатывает и уносит многое из того, что когда-то брало нас за живое, но случаются -- не побоюсь этого слова -- судьбоносные события, которые навсегда остаются с нами. Четыре даты засели во мне и отложились на генетическом уровне. Это, если хочешь, хронология становления личности.
Лето 1944-го выдалось жарким и грозным. По ночам минчане жадно вслушивались в орудийный гром, который с каждым днем нарастал и приближался. Этого часа мы ждали долгих три года. Нестерпимо долгих… На лицах родителей читалась не только надежда, но и тревога. Немцы не собирались сдать город без боя. Оккупанты ополоумели и на глазах зверели. Чуть что -- открывали огонь по мирным жителям. Наш дом стоял на окраине Минска. И поутру я залезал в малинник. Все вокруг грохотало, горел элеватор, по земле стелился удушливый дым…
-- Что-то похожее происходило и в моем Несвиже. Со стороны Столбцов въехали остатки разбитой немецкой танковой дивизии. Круша заборы, несколько танков вломились в наш сад. Немцы рубили молодые яблони, чтобы прикрыть ими боевые машины. Смотрели на нас с затравленной злобой. Я ночевал не дома, ушел за верст десять в глубь лесного массива Альба… Но вернемся в твой малинник.
-- Третьего июля рассвело рано. Я выглянул из зарослей, пытаясь понять, почему утихла привычная стрельба. И увидел поразительную картину: по Червенскому тракту нестройной колонной, что называется, "подбегам" двигались немецкие солдаты и несколько "нацыянальна сьвядомых" полицаев. Но в каком виде! Босые, без карабинов и шмайсеров… Много лет спустя я нашел архивные документы о том, что несколько тысяч немцев вырвались из могилевского "котла" и налегке, побросав оружие, кинулись бежать куда глаза глядят. Понурые, задрипанные, их и вояками нельзя было назвать.
Спустя два часа затрещал мотоцикл. Это были наши разведчики. Завидев двенадцатилетнего мальчугана, они спросили, как попасть на Могилевское шоссе. Я подсел в коляску, и мы выскочили к Тростенцу. В лагере лежали штабеля обгорелых трупов… Они до сих пор у меня перед глазами.
-- День освобождения не мог не запомниться. Он принес новый отсчет времени: ты почувствовал себя Человеком. Я, признаться, чаще вспоминаю 17 сентября 1939 года. По дороге из Городеи шли колонны танков с красными звездами на броне. Высыпавшие на улицы несвижане забросали их цветами… В открытых люках стояли чумазые ребята в комбинезонах -- родные лица, широкие белозубые улыбки. Меня подхватили сильные руки, и я очутился рядом с танкистом. А потом… Потом была настоящая фантастика. На лугу, у поворота на Барановичи, приземлялись самолеты, и летчики усадили меня в кабину. Я впервые прикоснулся к штурвалу!..
В сорок четвертом все происходило стремительно и трагично. Наши войска спешили к Бугу, и когда последние части ушли лесной дорогой, через Альбу, в сторону Барановичей, на беззащитный город налетели "мессеры" и выбили весь центр. Чудом осталась стоять средневековая ратуша…
-- Тебе, слава Богу, не довелось побывать в Тростенце. Почувствовать это пекло можно, только глядя на полотна Михаила Савицкого. Пожалуй, он один заставил нас прикоснуться к "Цифрам на сердце".
-- Свой Тростенец я пережил в Несвиже. Летом 43-го горело полгорода и шла непрерывная стрельба: уничтожали последних узников гетто. Мы, трое мальчишек с Альбянской улицы, побежали на выстрелы и насмотрелись такого, что хватит на всю жизнь… Полицаи и немцы -- они четверками стояли по периметру еврейских "Яток" -- расстреливали все, что шевелилось в дымящихся развалинах. Пули свистели над нашими головами…
-- Мы, пожалуй, могли бы с тобой обменяться метриками, так все складывалось -- один к одному. Иной раз думаешь, как далеко все это и как близко...
-- Ценности не изобретают -- их подсказывает жизнь. Но нам предоставляется выбор. Ты выбрал и определил себя раз и навсегда. В наш переменчивый век это по силам не каждому.
-- И поэтому вслед за 3 июля сорок четвертого наступило 27 сентября сорок пятого. В этот день в Сталинском райкоме комсомола Минска мне вручили комсомольский билет. Разбуди меня среди ночи, и я, не задумываясь, назову его номер -- 26408943. Шли годы, я вступил в партию, работал в ЦК КПСС, сейчас вхожу в руководство КПБ и состою членом Совета компартий на платформе КПСС, объединяющего коммунистов на всем постсоветском пространстве. Это для меня значимо и дорого. Но причащением к вере в социальную справедливость и братство был для меня комсомол. Моим единомышленником, спутником и другом стала Нина Акулич, сменившая свою фамилию на Севрук…
-- В БГУ все заглядывались на нее! Мне повезло чуть больше других -- мы несколько лет работали вместе в "Звяздзе". Пока ты учился в Академии общественных наук, для нее это была своеобразная пересменка -- между Магаданом и Москвой. Много позже я попал на киностудию "Беларусьфильм" и часто бывал по делам в Останкино. Всякий раз поднимался на двенадцатый этаж, чтобы повидаться с Ниной Александровной, лауреатом Государственной премии СССР. Она получила это звание за участие в создании телевизионной программы "Время", и мы в Минске от души радовались ее успеху.
-- Это было, конечно, волнующее событие, о котором и не мечтали. Но ничто не может сравниться с тем праздником, который мы с Ниной подарили друг другу. 12 мая 1954 года у нас родился сын Сергей.
 -- Я впервые увидел Сергея, когда ему было лет десять, а где-то в 80-х познакомился заново -- с обаятельным молодым человеком, о котором уже говорили в среде фотомастеров.
 -- Судьба часто испытывает нас на разрыв, но кто думал, что в одночасье все вокруг перевернется вверх дном! Когда тебя со всего размаха кидает на острые камни, нельзя растекаться слезной лужей. Превозмогая боль, вставай и продолжай свой путь…
&nbsp10 октября 1993 года мы вместе с Виктором Чикиным, ныне редактором еженедельника "Семь дней", выпустили в Минске подпольные номера газет "Правда" и "День". Это произошло после расстрела российского Верховного Совета. По приказу Ельцина танки били прямой наводкой по зданию парламента, а опьяневшая от безнаказанности банда перевертышей арестовала патриотические издания, и нам пришлось помогать их коллективам прорваться к читателям. Тайно отпечатанные газеты разошлись по Москве и всей России. Мы прорвали завесу беспардонной и наглой лжи, донесли до людей слово правды, предупредили, какой кровью обернется замаскированный под демократию капиталистический разграб… Это был поступок, который заставил меня по-новому взглянуть на себя. Есть еще порох в пороховницах! Это важно -- проверить себя и убедиться, что ты не сдашься. Не станешь на колени… Тем более в одной связке с таким человеком, как Виктор Чикин.
-- Четыре даты и четыре опоры. На них стоит твоя крепость, которую никому не удалось сломать и раскатать по бревнышку… Я не был в партии, хотя разделял ее "платформу". Просто не хотел сменить перо на "руководящую" должность. Когда в "Звяздзе", где я состоялся как публицист-международник, завели на редколлегии речь о моей партийности, я отделался шуткой: "Признаю лишь две вещи -- графин и графиню". Все рассмеялись, а редактор, подавив улыбку, сказал: "Ну што ж, ідзі працуй". С графином я действительно был знаком, а графиня только намечалась…
Мой комсомольский стаж, как и у тебя, не был проходным эпизодом. В конце войны и в первые послевоенные годы нас в Несвиже вооружили боевыми автоматами, и в дни революционных праздников мы охраняли школу… Во время студенческих каникул по путевке ЦК ЛКСМБ обошел десятки деревень, читал лекции, вел беседы, был горд тем, что попал на встречу с Аркадием Кулешовым и он прочел нам, комсомольским активистам, свой новый стих "Коммунисты". Помню его ритмичный, отрывистый жест, которым он подчеркивал набатную строку… Это остается в тебе и во мне, но когда в 90-х все пошло прахом, молодежь легко рассталась с комсомолом. Никто не помянул его -- что самое обидное! -- ни плохим, ни хорошим словом. Будто и не было… Да что комсомол! Многие партийцы в один миг забыли свою родословную. Так был ли мальчик?
-- Был! Правда, не для всех… Количество убивает качество. При Хрущеве в комсомол начали принимать скопом, всех подряд, и массовая молодежная организация стала рыхлой и недееспособной. Но самое страшное в том, что из девятнадцати с лишним миллионов человек, состоявших в КПСС, коммунистов, как показали годы развала и контрреволюция, было не больше миллиона.
-- А что же остальные?
-- Это были партбилетчики, только и всего. Числились в коммунистах, а чуть потянуло опасностью, повели себя как обозники -- разбежались, перекрасились на ходу, зашились в уютные щели. А все потому, что с конца 50-х в партию принимали преимущественно не политических бойцов, а людей с гладкой, безупречной анкетой. Итог печален -- партия просто развалилась.
-- Два года назад я побывал в Китае и был потрясен тем, что увидел. Как поднялась эта великая страна, как далеко шагнула! Сразила одна деталь: улицы Пекина по вечерам пустели, когда шел телефильм "Как закалялась сталь". Двадцатисерийную ленту по заказу китайцев сняли украинские кинематографисты. Я видел три заключительные серии, это действительно сделано по-киношному очень и очень здорово -- берет за душу и не отпускает…
-- А наш молодняк разучился читать! Если читает, то Маринину и Акунина. Впрочем, и это совсем необязательно -- халтуру экранизируют легко и споро. Кто-то из наших "продвинутых" белорусов издал "Исповедь лесбиянки", смотришь, и на эту дрянь найдутся киноспонсоры. Мало кто помнит, как высоко ценил Ромен Роллан талант и труд Николая Островского! Нас изменить нельзя, потому что коммунистические идеи -- это состояние нашей души. Иными мы не будем и не хотим быть.
-- В твоей жизни есть афганская страница, но ты ни разу ее не коснулся. Понимаю. Афган для тебя -- это очень личное и очень больное воспоминание. Как открытая рана… Здесь в страшную мясорубку попал твой сын.
-- У Сергея это была пятая по счету командировка в Афганистан. Их БТР попал в засаду, друг-известинец погиб, а он был тяжело ранен. Истекая кровью, Сергей перевязал лежавшего без сознания сержанта. Тогда Сергей остался жив: его подобрал и довез до медсанбата в Баграме начальник особого отдела Невельской Краснознаменной дивизии Валентин Ситник. Мы с ним часто встречаемся: он вернулся на родину и возглавил Заславский горисполком…
Сергея в сотом медсанбате буквально по кусочкам собирал фронтовой хирург ленинградец Николай Григорьев. В Москве в госпитале имени Бурденко его выхаживал нейрохирург полковник Борис Цехановский, наш земляк. Сделали все возможное, чтобы сохранить Сергею жизнь, но его хватило всего на девять лет… Сергей знал, что долго не протянет, но не жалел о случившемся. Себе и нам говорил: "Я был там, где был мой народ и моя армия". До университета он два года отслужил в ракетных войсках и остался навсегда верен армейскому братству.
-- Невосполнимая утрата… Скажи, у тебя не возникало сомнений, надо ли было идти в Афганистан? Ввязаться в эту кровавую мясорубку… К чему были эти жертвы?
-- Мучился и сомневался, пока не попал в Кабул. Там, на афганской земле убедился, что иначе мы не могли поступить. Наши солдаты прикрыли тогда собой нашу страну, две с половиной тысячи километров границы от банд наркодельцов и террористов. В 1989 году я приехал в Джелалабад. На окраине успели похозяйничать ваххабиты: в гинекологическом центре умертвили полторы сотни рожениц вместе с грудными детьми. Я брал интервью у президента Наджибуллы, и он сказал: "Мир должен быть благодарен тем, кто защищает планету от средневековых варваров и убийц". Мало кто знает, что значительная часть мусульманского духовенства поддержала революционные перемены в стране. Почему это случилось? -- спросил я главного муллу Кабула. Абдул Кадыр ответил: "В вашей Библии говорится, что человек из праха восстает и в прах возвращается. Так вот у 99 процентов афганцев была одна судьба -- они рождались на голой земле и в 35 лет уходили в землю. Наджибулла хочет вырвать нас из праха, и поэтому я с ним". Вскоре мой собеседник был убит -- "духи" застрелили его прямо в мечети. Кстати, "красных мулл" погибло от снайперских пуль больше, чем функционеров Народно-демократической партии… У меня есть две афганские награды, которыми я горжусь. Это ордена Боевого Красного знамени и Дружбы. Находясь в Кабуле, я написал сценарий фильма "Правда Апрельской революции" и стал лауреатом премии Ленинского комсомола и не откажусь сегодня ни от одной написанной строки, ни от одного снятого кадра.
Кабульское правительство создало боеспособную армию и уже без нашей помощи могло противостоять боевикам. Но Горбачев и Ельцин прекратили поставки бензина, солярки и боеприпасов, и вся военная техника превратилась в груду неподвижного металла. Это стало началом конца… И закончилось 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, чеченской бойней и взрывами в Москве и Каспийске. Да и не закончилось…
-- Нет ли у тебя чувства вины за все, что произошло со страной? Как-никак, ты был ответственным работником центрального партийного аппарата. Почему не нашлось людей, способных предупредить горбачевскую измену?
-- В организационной структуре партии было заложено страшное противоречие: по определению это союз единомышленников, но его сковала железная дисциплина полувоенного образца. Нас воспитывали в духе беспрекословного подчинения воле генсека. Горби и его "серый кардинал" Александр Яковлев воспользовались этим и свернули партию с пути. Им помогло и то, что при Брежневе в руководящие органы пришли деляги-карьеристы…
-- С "меченым" все ясно. Можно спорить лишь о том, как он стал управляемой западными кукловодами марионеткой по имени Горби -- то ли от мелкоты и вшивости натуры, то ли от дичайшей врожденной глупости. Скорее всего хватало и того, и другого. Но появилась версия о том, что почву для разрушительной перестройки готовил Андропов.
-- Вздорная выдумка! Я трижды входил в знаменитый второй подъезд на Старой площади, где на пятом этаже находился кабинет генерального секретаря. Кстати, посетителей никто не обыскивал, не стояли магнитные ловушки и на весь этаж был всего один дежурный офицер. Встречи состоялись по инициативе Андропова. И первое, о чем он попросил: "Говори то, что думаешь". До этого я побывал на Калининском комбинате детской книги, и Андропова заинтересовало все, что происходило на этом уникальном предприятии. И было отчего: рабочее самоуправление, распределение квартир путем тайного голосования всех работников, средняя зарплата 280 рублей (почти ставка доцента!), солидная валютная выручка, на которую закупали новое оборудование.
Андропова вдохновил опыт Венгрии, где мелкую торговлю и бытовку передали в частные руки, а в сельхозкооперативах открыли подсобные промыслы. Нас могут погубить, сказал Юрий Владимирович, две вещи -- национализм и комчванство, равнодушие к людям. Он подчеркивал: надо идти от здравого смысла, от интересов простого человека! Мы обязаны сплотить вокруг себя умных, талантливых, преданных социализму людей. "У тебя, -- обратился ко мне, -- много друзей среди литераторов и публицистов, пусть они ставят острые вопросы, помогают своей стране. Этих людей нельзя обделять ни добрым словом, ни достатком".
Кстати, еще в 1982 г. Андропов договорился с Зия-уль-Хаком о выводе наших войск из Афганистана под твердую гарантию Исламабада, что тот перестанет снабжать и поддерживать террористов. Но при загадочных обстоятельствах пакистанский президент погиб: взорвался его самолет…
-- После государственного переворота в 1991 году (а иначе я не называю тот спектакль с ГКЧП, который стал прелюдией к распаду СССР и приходу к власти ельцинских лжедемократов) российские коммунисты с трудом восстановили свои поредевшие ряды, но буквально на днях монолит дал трещину. Исключение из КПРФ таких знаковых фигур, как Селезнев, Губенко и Горячева, свидетельствует, по-моему, о кризисе партии. Горбачев поспешил заявить, что в КПРФ появилось социал-демократическое крыло и он готов обнять и приголубить тех, кто порвал с "коммунистической догмой".
-- Вряд ли кто-нибудь кинется в эти липкие объятия! Своеобразную чистку, которую затеял Зюганов, его сторонники объясняют тем, что не хотят допустить повторения горбачевщины. Но для партии, находящейся в оппозиции, это неверный ход. Когда дорог каждый "штык", нельзя отталкивать авторитетных политических деятелей. Так можно прийти к мертвому "единомыслию". Это уже было и не пошло на пользу нашему делу. Надо учиться у Ленина: он мог не просто жестко, а отчаянно жестоко критиковать своих соратников за ошибки, но никого не отторгал, хотя расходился с ними иногда принципиально. Например, с Дзержинским, Куйбышевым, Бухариным по вопросу о Брестском мире.
Думаю, что конфликт в руководстве КПРФ удастся разрешить -- разумный компромисс возможен и необходим.
-- КПРФ стоит перед трудным выбором. Идея социальной справедливости должна вобрать в себя весь потенциал патриотических чувств. Борцы против угнетения и насилия тогда и только тогда смогут противостоять американскому глобализму, когда будут убежденными государственниками, союзниками своего производителя, ценителями и защитниками национальных традиций. Пока, видимо, не найдена та мера государственных и народных интересов, которая объединит и сплотит левые силы.
Ты сейчас окунулся в увлекательную работу -- исследуешь малоизвестные страницы нашей истории, и будет любопытно вместе с тобой проследить прожитые годы… Мы не прощаемся. До новой встречи!