ГЛАВА 7. Архив Моравского
Продолжение. Начало в предыдущих номерах

Вернувшись в город, я направился в артиллерийскую батарею, которая занимала бывший монастырь бернардинцев на берегу Замкового озера. На мою удачу командир батареи оказался на месте. Появление аудитора не приносит радости любому командиру (знаю это по собственному опыту), тем более тревоги в сердце порождает нечаянное прибытие начальника первого отделения. Не составил исключения и подполковник Снегирев: я просто физически ощущал, когда называл свою должность, как лихорадочно работает его память, как припоминает он возможные собственные грехи и проступки подчиненных офицеров, кои могли стать поводом для моего визита. Чтобы не терзать человека сомнениями, я коротко изложил цель своего приезда в Несвиж и попросил дать мне утром двух верховых лошадей.

Подполковник был столь любезен, что утром две верховые лошади уже дожидались меня у замковых ворот. Сопровождаемый денщиком, я отправился в Заушье. Дорожные мои мысли оказались привязаны к князю Доминику. Я думал, что этой полевой дорогой, по которой ступали наши кони, он не однажды ездил к своему брату и племяннице, которую взял в жены. Мог бы и теперь ехать, нежно ласкаемый солнцем, если бы в битве при Ганау ядро не отправило его на тот свет. По иронии судьбы он погиб в битве не с российскими войсками, противу которых ходил на Москву, а с баварским корпусом Карла Вреде, прежде служившим Наполеону, а затем ему изменившим. Наполеон артиллерийским огнем вырубил корпус и отступил, а князь Доминик в результате контузии умер. Его сокровища исчезли, замок отнят, дочь - сирота, его вдова - вновь невеста. А ее отцу обер-аудитор предложит вспомнить, наличествовали или отсутствовали среди богатств его несвижских родственников золотые скульптуры и куда они исчезли. Не очень, разумеется, почтенная миссия…

Генерал был в усадьбе, согласился меня принять и сам вышел на крыльцо меня встретить. Я объяснил ему цель своего визита.
- Я думаю, вы сильно преувеличиваете мои знания об этом предмете, - ответил Моравский, приглашая пройти в беседку. Мы обогнули старосветской архитектуры дом и по аллее пошли в сторону реки. На берегу ее стоял под старой липой стол с двумя простыми скамейками. За рекою лежал луг, вдали стеною поднимался лес, река сверкала под солнцем, и весь пейзаж вызывал чувство умиротворения.

- С покойным зятем моим я виделся редко, - сказал Моравский, - он нечасто в Несвиже жил. Относительно сокровищ могу сказать, что я их видел не более, чем другие посетители замка. Все Радзивиллы, а уж князь Кароль Станислав более других, считали брак его сестры с моим отцом грехопадением. Отец служил в милиции князя поручиком, он был обычный бедный шляхтич, без земли и влиятельных свояков. Матушка моя была на шесть лет его старше, они полюбили друг друга, скоро последствия любви стали столь очевидны, что влюбленной паре пришлось срочно мчаться во Львов, где их обвенчали. Кароль Станислав был настолько зол на сестру, что напутствовал ее двумя словами: “Черт с тобой!”. Тем не менее, он оплатил мое обучение и купил отцу патент генерал-майора. Я чин полковника и командование пехотным полком выслуживал без опеки. Генерал-майором меня удостоил Костюшко, за что пришлось совершить пешую прогулку в Сибирь, после амнистии я десять лет был в российской армейской службе, а за последние двадцать лет здесь все неузнаваемо изменилось…

- Вы, конечно, были в Несвиже, когда приезжал король Станислав Август?
- Король и к нам в усадьбу приезжал, навещал матушку, - ответил Моравский. - Но все торжества, о которых вы упомянули, да, я был там на правах родственника.
Я пересказал ему все, что слышал о скульптурах, и поинтересовался его впечатлением о сих необычных сокровищах.
- Возможно, российскому послу Репнину показывали нечто отдельно, - отвечал Моравский, - но сомневаюсь, что такой чести был удостоен Адам Чарторыйский, которому тогда было четырнадцать лет. Во всяком случае я не помню таких ошеломляющих золотых скульптур. И мать моя никогда их не видела и даже не слышала о них. Были там серебряные фигуры с позолотой - костельного назначения.

Заметив у меня в глазах легкую тень разочарования, он решил оставить легенду в живых:
- На той выставке несвижских сокровищ король и прочие высокие гости увидели предметы, которые принадлежали и другим Радзивиллам. Мать моя отдала брату на временное экспонирование наши семейные ценности. Много привезли из Слуцка и Клецка. Князь Пане Коханку жаждал поразить воображение короля и российского посла, зная, что тот опишет свои впечатления для императрицы. Чувство реванша – вот, что им руководило.
- Реванша за что? - спросил я.

- Дяде за участие в Барской конфедерации пришлось пожить в изгнании, что обошлось ему потерями 14 миллионов золотых дохода. Его шеститысячное войско было расформировано, в секвестрированных владениях хозяйничали извечные завистники и враги. Но хуже всего, что он сумел нажить себе врага в лице императрицы. Екатерина полагала, что это по его наущению у самозванной княжны Таракановой появились претензии на российский престол. По этой причине в 1772 году все ценности из замка были реквизированы почти так же, как в 1812-м это произвел адмирал Чичагов. Вывезли даже коллекцию восковых фигур, которая стояла в Голубом зале, библиотеку, фамильное серебро оскорбительно отправили на переплавку на Монетный двор, словно это был лом. Пане Коханку, выставив на обозрение сокровища, хотел показать, что урон, нанесенный ему врагами, был для него подобен комариному укусу… Весь этот блеф умножил его долги до пятидесяти миллионов золотых…

- Ему удалось их вернуть? - поинтересовался я.
- Конечно, нет, - ответил Моравский. - Он оставил их своим наследникам, а кредиторы воспроизвели своих наследников. Это вечный процесс, как течение этой реки.

Неожиданно он предложил мне попить кофию, мы прошли в дом. В гостиной, обитые стены которой были украшены картинами, я обратил внимание на полотно мифологического содержания, которое диссонировало с остальными семейными портретами, выполненными с соблюдением реалий - мужские персоны в генеральских мундирах при саблях и в орденских лентах, дамы в богатых нарядах с веерами или платочками в изящных ручках и с набором драгоценностей на шее и запястьях. Необычная же картина представляла полуголую красавицу, которая, сидя в постели, кормила впечатляющего орла. “Жена князя Доминика”, - подумал я, и Моравский, заметив мое внимание, подтвердил: “Моя дочь Теофилия!” - “Красавица!” - сказал я с тою интонацией, с какою хвалят детей перед родителями. Иносказание не страдало от скромности: Теофилия, подобно сестре и жене Зевса, вскармливала орла, который мог означать исключительно возрождение Польши. Но личный орел Теофилии был сражен баварским ядром, и посему картина показалась мне довольно печальной.

- Не сочтите меня бестактным, - спросил я под впечатлением от портрета, - но дело в отношении изъятых сокровищ началось по заявлению замкового коменданта. Разве тут не были задеты интересы княгини Теофилии?

- По закону - нет. Со смертью ее супруга старшая мужская линия Радзивиллов угасла, Несвиж остался без ордината. Через четыре месяца по смерти князя Доминика царь передал ординацию Антонию Генриху Радзивиллу из младшей клецкой линии. Наверное, потому, что он женат на Луизе из Гогенцоллернов, племяннице Фридриха Вильгельма II. Между тем оказалось забыто, что у князя Доминика есть сын Александр, ему сейчас восемь лет, но его княжеский титул и права наследования ординации не признаны, потому что он родился до церковного брака. Мой внук, говоря высоким слогом, считается байструком...
Он помолчал, подавляя раздражение, и со злою улыбкой признался:

- Говоря по правде, я даже рад, что адмирал Чичагов провел ограбление замка. Несвижских Радзивиллов больше нет, а семейные реликвии и богатства не должны быть переданы посторонним. Такая неожиданная развязка совершенно отвечает духу моего дяди. Он был большой фантазер и заслужил славу чудака. Некоторые его поступки настолько удивительны, что даже мне было трудно в них поверить… Когда я по амнистии возвратился из сибирской ссылки, один влиятельный человек в Вильне преподнес мне копию «развлекательного», как он выразился, письма французского розенкрейцера, или алхимика, или масона. В нем описаны приключения, пережитые французом в Несвижском замке. Уверен, вам интересно будет ознакомиться.

Я ответил, что весьма заинтригован.
Моравский подошел к книжному шкафу, достал кожаную папку, а из нее вынул несколько листков и протянул мне.
- Почерк очень разборчивый, - сказал он, - и все, что здесь изложено, - правда. Несколько человек, которым я доверяю, это подтвердили.
Я принялся за чтение. Вот что содержало это письмо:

“Милостивый государь! Обстоятельства, которые вынуждают меня срочно покинуть Вильню, изложены ниже. Мое согласие принять приглашение несвижского князя Радзивилла посетить его замок обернулось злоключениями, вполне возможными в XVI столетии и неестественными в наш просвещенный век. Очень сожалею, что не отклонил это приглашение, но кто мог предположить, что степень непредсказуемости князя непостижима обычной логикой. Впрочем, я сам совершил ошибку, решившись на публичную демонстрацию облагораживания металлов. Инициатором такого действия выступил ректор университета, который надеялся на более духовные последствия эксперимента. Он предоставил лабораторную печь и пригласил десятка два сановных дам и кавалеров. Не имея должного оборудования и препаратов, я воспользовался фальсификатом серебряного талера, без всяких затруднений превратив его на глазах зрителей в золотой. Эффект был ожидаемый. И дамы, и их кавалеры заинтересовались, почему же общество испытывает такой острый недостаток в золоте, если его столь несложно получить из серебра, и можно ли обратить в золото медь? Я отвечал, что это было бы неразумно, поскольку золото попало бы к людям несовершенным и непросвещенным, и они без духовного труда, необходимого для облагораживания натуры, посчитали бы себя равными тем, кто совершает тягчайший труд, создавая порошок, позволяющий меди уравняться с золотом.

Среди гостей на этом герметическом сеансе был виленский воевода князь Радзивилл, о котором я уже был наслышан как о влиятельнейшем сановнике Литвы. Утром мне доставили от него приглашение на обед, что я воспринял как свою удачу, а во время обеда я не смог не принять предложение князя быть гостем в его несвижском замке. Спустя неделю я выехал из Вильни вместе с воеводой. Я не почувствовад в князе широкого образования, но его врожденный ум и чувство юмора позволяли ему занимательно подавать житейские истории. Он был ироничен и по отношению к себе. “Меня сильно испортило то, что в юные годы я оказался более удачлив, чем на склоне лет, - шутливо говорил он. - Пяти лет я был удостоен ордена святого Губерта, в тринадцать был маршалком на поветовом сеймике, в семнадцать получил патент полковника. Но по закону равновесия, в зрелые годы я был ограблен, лишен всех должностей и скитался по чужим странам в полной зависимости от банкиров, которым отдавал в залог фамильные драгоценности за скромные кредиты».
Я не мог представить, какой дьявольский план вызревает у него в голове.

Продолжение следует.