Глава 4. Версия генерал-майора
Продолжение. Начало в предыдущих номерах.

Видимо, у меня на лице отразилось не меньшее удивление, потому что Тучков с заметным удовлетворением от неожиданного эффекта решил завершить его резюме:
– Михаил Илларионович, безусловно, человек большой храбрости, но вступать в баталию с Аракчеевым на дворцовом паркете, зная полонофильство государя и его благосклонность к графу, счел для своей пользы излишним…

Я держался такого же мнения и поэтому удивлен был не столь неохотою светлейшего конфликтовать с Аракчеевым в деле, где тот стремился утолить свою давнюю злость, сколько молчанием генерал-аудитора, который ни словом не обмолвился про столь влиятельное лицо, заинтересованное в отставке и мучениях генерал-майора Тучкова.

– Прошу извинить, Сергей Алексеевич, но совершенно не знал, – признался я. – Да и откуда мне было знать? Я в те годы только в кадеты был послан. И слышать не приходилось. Про отставку, конечно, знал, о вашем участии – нет. Буду признателен, если посчитаете возможным поделиться.

– Отчего же нет? – согласился он. – Предание старины. Его многие знали. В артиллерийском арсенале среди всякого барахла находилась древняя повозка для знамен, которая за ветхостью не употреблялась. Какой-то лиходей тайком от часовых пролез за решетку, ободрал с повозки бархат и золотые кисти. Тогда о любом проступке в войсках надо было докладывать государю, что и надлежало сделать Аракчееву как инспектору артиллерии. Начальником батальона, из которого были часовые, служил родной брат Аракчеева. Чтобы избавить его от взыскания, граф доложил Павлу, что часовые были из полка, которым командовал генерал-лейтенант Вильде Иван Иванович. Павел долго не думал и дневным приказом отставил Ивана Ивановича от службы. Я был с ним в дружеских отношениях, он поведал об обрушившейся на него беде, я обратился к влиятельному тогда графу Кутайсову, отца моего приятеля, прося сообщить государю, сколь несправедлива отставка Вильде. Кутайсов согласился. Позже выяснилось, что он намекнул Павлу на иностранное влияние в сем никчемном воровстве. В тот же день на балу в Гатчине Павел увидел Аракчеева и приказал флигель-адъютанту немедленно выпроводить его из дворца, а на следующий день, 1 октября 1799 года, приказом генерал-лейтенант граф Аракчеев 1-й за ложное донесение, а брат его генерал-майор Аракчеев 2-й за случившуюся покражу в арсенале отставляются от службы. По стечению обстоятельств я в этот день пожалован был генерал-майором. Естественно, с того дня, как император Александр возвратил на службу Аракчеева, ни одно представление меня к награждению не было исполнено. А уж такой случай воспринял он, думаю, как дар небес…

– Вы полагаете, сейчас обстоятельства изменились?
– Не знаю, – ответил Тучков, – но смею полагать, что обвинения против меня нелепы, и найдется человек, который объяснит это государю. Ведь истрактовано было таким образом, словно я с несколькими офицерами ради личной корысти сокровища князей Радзивиллов разграбил. Да еще в компании с несвижскими евреями. Как это вообразить? Что я, граф Ламберт, Ланжерон, Сабанеев, полковник Кнорринг и прочие генералы армии какие-то вещицы по карманам рассовали и договорились молчать о своей воровской удаче? И какие евреи пришли разносить Несвижский замок? Вы можете представить, что Татарский уланский полк Кнорринга входит в замок вместе с евреями? Общим строем?

– Трудно вообразить, – сказал я.
– Да их там и не было никогда. Кто бы пустил? Тем более во дворец, смотреть «несметные богатства». Все еврейские знания – это слухи, обогащенные фантазией. Когда минским губернатором был Тутолмин, он в замке Радзивиллов балы устраивал. Там сотни офицеров собирались. Все слышали о сокровищах. Может, кто и искал. Тысяча картин на стенах, сто или больше покоев, подвалы неисхоженные, некоторые на пять саженей ниже поверхности, дамские привидения в галереях в лунную ночь…

– Скажите, Сергей Алексеевич, а в те месяцы, когда вы жили в Минске, ожидая судебного расследования, проводился ли здесь аукцион некоторыми малостоящими предметами из числа реквизированных в замке?

– Насколько мне известно, было такое распоряжение интенданту армии Рахманову от адмирала Чичагова. Не знаю, о чем он думал, когда его сочинял. Какой аукцион могли проводить в Минске зимою 1813 года? Сколько тут людей осталось после войны? В иной деревне больше жителей. Кто бы мог покупать? Стоит пройти по улицам и увидеть здешних покупателей. Кто из окрестных помещиков поехал бы в погорелый город приобретать себе вещи, зная, что они принадлежат Радзивиллам? Просто ездить по дорогам было небезопасно. Хватало грабителей. В конце февраля ящики погрузили на подводы и повезли, наверное, в Петербург. Москва же сожжена была. А может, и в Москву. Не знаю. Меня это уже не занимало в то время. Я в те дни за урон радзивилловским продуктовым магазинам объяснялся. О некоторых только тут впервые и узнал…

– А с нынешним губернским секретарем, – поинтересовался я, – у вас не было каких-либо отношений по судебной части? Он в то время служил председателем департамента в Минском главном суде.

– Нет. Но глубоко убежден, что именно он был главным автором той жалобы, которую подал замковый хранитель Бургельский. Точнее, все витиеватости сего документа – его юридический плод. Дело в том, что Каменский служил адвокатом у Доминика Радзивилла. Ну не главным, а, может быть, по отдельным делам. Бургельский и прибег к помощи знакомца. Я за полгода, здесь прожитые, получил энциклопедические познания о губернской жизни и местных отношениях. Через свояков своих, разумеется.
– А как ваши свояки, любопытно знать, оказались в Литве?

– По линии супруги моей. Я женат на племяннице Семена Гавриловича Зорича, коему императрица Екатерина пожаловала во владение Шклов. У него было много родни, вся в белорусских и литовских губерниях и осталась.

– Я учился в Шкловском кадетском корпусе, – сказал я, сообщая таким образом, что имею некоторое представление о шкловских делах, во всяком случае, о ландшафтах местности. – Правда, год только, потом наши роты перевели в Гродно.

Мы несколько помолчали, отдавая дань мелькнувшим воспоминаниям. Я подумал, что шкловская тема может увести нашу беседу в далекую от основного моего интереса область. Поэтому, раскрыв папку, я выбрал один из листов жалобы Бургельского и подал Тучкову.
– Насколько, Сергей Алексеевич, соответствуют истине сии указанные в заявлении хранителя несвижских богатств ваши и прочих лиц конкретные действия в декабрьское посещение замка?

Генерал-майор взялся перечитывать известный ему документ с нескрываемым чувством отвращения. Там было написано: «По проходе адмирала Чичагова с армией в коротком времени, то есть 3 декабря прошедшего года, воротился-таки до Несвижа господин генерал-майор Тучков с корпусом. Вошед, тотчас приказал полковнику казачьего полка Грекову взять меня в караул, содержать в голодном месте до тех пор, пока я еще им не открою каких-либо лехов или кладов. Таким образом был содержим несколько дней, наконец угрожали, что будут бить, как прочих, не давали даже воды пить. Словом, мучили и наругались до бесконечности, но тогда не имел я чего более сказать, ибо все то забрано, что было ранее сокрыто. Тогда генерал-майор Тучков гостиничную мебель, какие еще оставались кресла, шпалеры, зеркала, гардины, постели, часть библиотеки, конские уборы, арсенал, остатки серебра, скатерти и прочие вещи, какие еще только оставались, приказал забрать. Весь замок, все погреба, лехи архива, библиотека и прочее разбито и разорено таким образом от господ адмирала Чичагова, генерала Тучкова, полковника Кнорринга и прочими их подчиненными.

Причинено в одном только князя Доминика замке убытку, полагая в соответствии драгоценностям, богатству и редкостям самым умеренным образом, на худой конец десять миллионов золотых, хоть, насколько мне известно, такие редкости и богатства никак оценить нельзя. Не касаюсь здесь тех убытков, которые уже причинены в фольварках князя и о которых управляющий оными, конечно, не упустит донести вашей светлости. Я же со своей стороны, что только до меня относится, доношу яко главноуправляющий, и в доказательство того, что все здесь описанное происходило по приказанию генерал-адъютанта адмирала Чичагова и что я вынужден был открыть показанные богатства, выданное мне свидетельство при сем представляю».

– На первых слушаниях всей этой гадости, изложенной Бургельским, – сказал Тучков, возвращая мне лист, – думал я, что не смогу терпеть, поеду и застрелю лжеца. Из правды здесь то, что корпус действительно заходил в Несвиж, а казаки Грекова – в замок. И Бургельский действительно был под замком в комнате на втором этаже. А прочее – сплошные гиперболы. Как может казачий полк да и все прочие вывозить гостиничную мебель, следуя к действующей армии? Зачем она им? Если б кто и захотел, каким транспортом везти кушетки в стиле рококо – загрузить мебелью корпусной обоз вместо провианта, снарядов, инструмента? Ну, а зеркала зачем в заграничном походе? И откуда взялись «остатки серебра»? И «остатки» – это сколько? Одна чарка или полный столовый комплект на дюжину персон? И конские уборы какие? Для запряжки цугом или для верховой езды? Последние вполне могли прихватить казаки полковника Грекова 9-го. Сомневаюсь, что они спрашивали дозволу своего командира. Алексей Евдокимович в летах был, он при императрице Екатерине лейб-конвойными казаками командовал, не дозволил бы он грабителей в своем полку. И книги на неизвестных языках – вовсе не казачья мечта! Все это общие слова, туман, в котором неясные фигуры, пользуясь случаем, растащили из замка разные разности по местным норам…

– На что же мог рассчитывать заявитель, сочиняя свою жалобу? – спросил я.
– Когда жалоба эта сочинялась, князь Доминик Радзивилл был жив. Мог вернуться. Тут все дворянство верило, что и Наполеон вернется. Корпусу Эртэля, а затем моему, все припасы, взятые в фольварках под расписки, считали как свое разорение, а французов, поляков и свои литовские полки содержали без звука протеста. Радзивилл вернется – не с предателя ж ему спрашивать. С армии Чичагова, с корпуса Тучкова, с казаков Грекова. Ищи их на российских просторах. В 1794 году в Вильне считался я первым врагом за повреждение святой иконы при артиллерийском обстреле каплицы на Острой Браме, из окон которой стреляли в расчеты моих орудий, а теперь я четвертый год под следствием как похититель скатертей. Иногда даже думаю: а может весь этот бред такой жизни мне снится? Но почему я один? Где Чичагов? За границей, но оставлен государем в Сенате. Где полковник Греков? Он теперь генерал-майор. Где генерал-майор граф Ламбер? Он теперь генерал-лейтенант. Где полковник Кнорринг? Он теперь генерал-майор. Пожалован 2 декабря 1812 года за ноябрьские бои, в том числе и за взятие Несвижа.

Продолжение следует.